Почему смех больше невозможен

Стихийное бедствие не по мерке человеку, потому-то и считается, что бедствие – это нечто ирреальное, что оно-де дурной сон, который скоро пройдет.

Но не сон кончается, а от одного дурного сна к другому кончаются люди, и в первую очередь гуманисты, потому что они пренебрегают мерами предосторожности.

В этом отношении наши сограждане были повинны не больше других людей, просто они забыли о скромности и полагали, что для них еще все возможно… Они по-прежнему делали дела, готовились к путешествиям и имели свои собственные мнения. Как же могли они поверить в чуму, которая разом отменяет будущее, все поездки и споры? Они считали себя свободными, но никто никогда не будет свободен, пока существуют бедствия.

Альбер Камю. "Чума"

Вчера Париж примерил на себя одежды блюстителя европейской цивилизации, который не имеет морального права улыбаться. Около миллиона человек вышли на марш против варварства – так обобщенно можно выразить политико-философский смысл гражданского протеста.

Акции памяти жертв терактов – это, похоже, одно из немногих проявлений социального, которое хотя бы на время способно объединить Старый Свет в отстаивании своих ценностей и свобод. С позиций европейской рациональности, бойню в редакции #CharlieHebdo и последовавшие за ней события нельзя описать терминами уголовного права, поскольку такие преступления не могли совершить люди. "Шок", "средневековье" – других определений не нашлось ни у президента Франсуа Олланда, ни у большинства его соотечественников.

За оцепенением – прилив солидарности: на выстрелы западные масс-медиа по-вольтерьянски ответили перепечатыванием скандальных карикатур, доказывая обществу, что трагедия 7/01 не приведет к ограничению демократии. Мало кто желает таких же политических последствий, какие произошли в США после 9/11 (вспомните одноименный фильм проницательного Майкла Мура), хотя угроза более чем реальна.  

Коллективный отказ повиноваться средневековым требованиям исламистов – реакция, на которую и рассчитывали вдохновители и организаторы терактов. Поджоги и угрозы взрывов редакций СМИ в Германии и Бельгии служат тому подтверждением.

Лидеры исламского фундаментализма ищут убедительные религиозные "основания" для убийств. Это помогает напугать и идеологически расколоть европейские элиты и общество, а также обеспечивает возможность рекрутинга неофитов-фанатиков.

Чем раздраженнее и прямолинейнее ответы, тем больше ресурсов для производства конфликтов. Логика ненависти подсказывает: если бы карикатур не было, их следовало бы придумать. Мишень была выбрана идеально.

И вот уже экспертное сообщество и политики задаются вопросом: уместно ли публиковать карикатуры на пророка Мухаммеда. Полемика и взаимные обвинения Рамзана Кадырова, с одной стороны, Михаила Ходорковского и Алексея Венедиктова – с другой, как раз из этой серии.

На первый взгляд, подобное обсуждение кажется абсурдным, в противном случае следовало бы допустить, что творчество художников левацкого малотиражного журнала Charlie Hebdo – не очередной casus belli для исламистов, а метафизическая граница, отделяющая просвещенный мир от всего косного, темного и агрессивного. Но ведь  большинство европейцев считают именно это адекватной интерпретацией происходящего. Вот почему даже неосторожный намек на администрирование прессы в угоду безопасности воспринимается как предательство демократии и уступка варварству.

Феномен Charlie Hebdo состоит в том, что насмехаясь над всем – от представительной демократии до политеса, обесценивая всех – от пророков до президентов, они сами посмертно стали иконами или, если хотите, святыми новомучениками европейской цивилизации.

Конечно, кто-то из числа злорадствующих скептиков увидит в иконах все те же карикатуры – укажет на сексуальную ориентацию, эстетические предпочтения, политические взгляды погибших, но этот пафос бесчеловечен, а главное – девальвирует необходимость общественного порицания терактов.

На днях "Евроньюс" лаконично, но содержательно рассказал биографии убитых карикатуристов.

Почти половина из них принадлежит к поколению 68-го. "Красный Май" надолго определил границы терпимости и задал стандарты политического во всей просвещенной Европе.

До начала нулевых парадигма работала: социальное равноправие как ценность, мультикультурализм как принцип, чувство вины бывшего колониста как формула государственной политики.

Европа извиняется за прошлое, а над ней смеются как над поверженным и оскопленным поработителем. По-прежнему твердолобо верит и пытается научить тому, что свобода и равенство – суть общечеловеческое, хотя в повседневности этой педагогике нет места.

Европа, по привычке потешаясь над христианством, приняла ислам – для оправдания своего нежелания мести улицы и мыть посуду.

Пустив бородатых гостей в дом, по старой традиции захотела отшутиться и молвила: "Запрещено запрещать", рассчитывая в ответ услышать понимающее: "Пардон, месье, нам не смешно, но мы ценим европейскую свободу".

Наивная. Ищет людское там, за порогом, где сама желает видеть только страх и ненависть. Забыла, что в мире без границ проще всего экспортировать варварство. Теперь придется смеяться только за закрытыми дверями.