Великаны и пигмеи

Правда смеялась, когда в нее камни бросали:
"Ложь это все, и на Лжи одеянье мое..."
Двое блаженных калек протокол составляли
И обзывали дурными словами ее.

Стервой ругали ее, и похуже чем стервой,
Мазали глиной, спускали дворового пса...
"Духу чтоб не было, – на километр сто первый
Выселить, выслать за двадцать четыре часа!"

Тот протокол заключался обидной тирадой
(Кстати, навесили Правде чужие дела):
Дескать, какая-то мразь называется Правдой,
Ну а сама – пропилась, проспалась догола.

Владимир Высоцкий. "Баллада о Правде и Лжи"

Друг познается в беде, а политик – за решеткой. Изоляция (с известными, конечно, оговорками) делает всех равными, раскрывая сущностные качества характера. Кто-то, как герой шаламовского рассказа, выдает себя в услужливом заклинателе блатного мира, иные теряют человеческое достоинство и жуликовато лгут ради помилования или амнистии, третьи демонстрируют рахметовскую непоколебимость хребтины и воли. Так и в драке: не важно, что проиграл и подбили глаз, главное – стоял до конца и не убежал, когда пятки товарищей предательски сверкали.

Поведение в неволе часто определяет общественное прочтение конкретной криминальной истории, какой бы она ни казалась кровожадной и отвратительной. Сиюминутно виновность определяется судом или присяжными, а исторически – народным восприятием и памятью.

Михаил Лысенко и Василий Синичкин, оба некогда были на гребне политической волны, пользовались авторитетом и влиянием. Первый опирался на собственный бизнес и команду исполнителей, второй пытался развивать строительное дело, успешно паразитировал на "Единой России" и сделках с землей на территории будущего аэропорта. Оба считались стойкими бойцами, хотя масштабы ответственности и деятельности у них существенно отличались.

Судьба заочно свела их в Энгельсском районе. Как только Лысенко задержали, на левый берег слетелись стервятники. Одним из первых штурмом взять еще не остывшее кресло главы района пытался Синичкин. Действовал топорно и нагло – так, как привык везде, куда его направляла партия: в комитет по МСУ, БТИ, а потом и Саратовский уезд. Призывал исключить арестованного главу из "ЕР", судился с конкурентом Шлычковым, грозил прессе кулаками – словом, всеми повадками напоминал животного из известной аллегории. Ставка на слона была ошибочной: посудную лавку спасла Татьяна Петровская, ближайшая соратница Лысенко, сумевшая  на миг сохранить нити управления в своих руках.

Уже тогда многим стало понятно: окрыленный доверием партии Синичкин скоро приземлится на нары – система не прощает, если шут вдруг навечно провозгласил себя королем. Был только вопрос места и времени, когда земные интересы конкретного человека обретут наконец-таки осязаемые черты уголовного дела.

Описывать преступление, которое инкриминируют Синичкину, нет смысла, но важны детали: поражают мелочность и реакция чиновника на обвинения. В неприкрытой изворотливости читается духовное пигмейство, глубокая нравственная ущербность, отсутствие достоинства. Была ведь глыба партии, да растаяла моментально вместе с честью и совестью.  

"На колчаковских фронтах ранен был…" – это все про Полиграфа Шарикова и Василия Синичкина. И поркой, о которой говорил добросердечный свидетель в суде, теперь не обойтись.  

Исправит год у Паращенко (уж лучше, чем методы профессора Преображенского), хотя нельзя исключить, что справка о душевном недуге еще будет явлена саратовской Фемиде. И в самом деле, чем не способ защиты, когда остальные варианты уже исчерпаны? Василий Павлович, как и мы, понимает, что жадность и вранье – суть хронические душевные заболевания, которые в колониях и тюрьмах не лечатся. Тут нужны современные инженеры человеческих душ – психиатры.

Так мы избавим от ненужных усилий прокуроров и судей. Так избавим от хлопот доброхотов из числа представителей элитки, вроде коммунального магната Сундеева, которые ныне молчаливо стыдятся своих прежних заявлений. "Провокация", кричали они, когда, наверное, следовало бы говорить "держите вора".

Если отбросить сарказм, то в легенде о "ветеранстве" звучит не только попечительство о шкуре, но и откровенное бабство: так ведет себя женщина-истеричка в период ажитации – плодовито фантазирует, пытается казаться значимой и ранимой одновременно, рассчитывает на жалость.

Однажды бабство сработало – судья Жанна Гришина, возможно, неожиданно для себя самой умудрилась найти законные основания для амнистии. Но с открытием икры и шампанского сторонники Василия Павловича явно поторопились. Во второй раз на жалость давить не получится.  И даже если опять не сядет, то в сухом остатке не прибавится. Память народная сохранит эпизод о липовом "ветеране", который ради спасения шкуры, как сказал недавно ветеран подлинный, "готов прикрыться святым".

Теперь, когда от Синичкина отвернулись "друзья" из МВД Чечни и партайгеноссе из Пенсионного фонда и областной думы, он всерьез, по крайней мере на словах, обеспокоен перспективой посадки. И, скорее от отчаяния, нашел в себе силы покритиковать "судебно-правоохранительную" систему. Неблагодарный. Ему статью переквалифицировали, из-под стражи выпустили, следователя поменяли, а он все недоволен. Говорят, пигмеи тоже не знают чувства благодарности.     

Его визави Лысенко за четыре года заточения эту самую систему возненавидел так, что мог утратить веру в Бога. Но не сломался, не признал вины, как всякий "политический" в новеллах Варлама Шаламова, показал прометеевский характер, и уже за это заслуживает уважения. К уголовным делам и жизненному пути бывшего хозяина Энгельса можно относиться по-разному. Верить или не верить присяжным и государственному обвинению – вопрос идеологии и политической испорченности, а не предмет короткого эссе о мужестве. Героизацией, равно как и демонизацией, пусть занимаются те, кому это положено по статусу – свита Лысенко и его оппоненты в следственных органах и политических кругах. Мне важен сам факт проявления мужской воли и самурайского бесстрашия. 

"Не человек, а кремень" – это о подсудимом. Первые христиане страдали за веру, он благородно терпит лишения за свою "правду" – честное имя. Выстоял, когда "мазали глиной и спускали дворового пса", когда уходили в мир иной близкие люди, а друзья беззастенчиво предавали. Когда оставшаяся жизнь представлялась неизбывным небом в клеточку.

По меркам нашего мелочного и бесстыдного времени "бандит" Лысенко – настоящий исполин, своим поведением доказавший возможность жить по-иному, по ту сторону бабства и пластичных спин. Поменяло ли это что-то в его судьбе или, говоря проще, извлек ли он выгоду – нет, конечно, но спасение в глазах общества ему обеспечено.