Саратовская епархия рассказала о житии мученика Федора

Официальный портал Саратовской Епархии продолжает серию публикаций о православных новомучениках. На этот раз на сайте "Православие и современность" вышла история "Радоваться надо, а не плакать", в которой рассказывается о житии преподобного мученика Феодора (Богоявленского).

"Эта короткая жизнь начиналась тоже не в самую спокойную эпоху. Олег Богоявленский (Феодор — в монашестве) родился 27 декабря 1905 года в Тегеране. В России в ту пору полыхала революция — генеральная репетиция катастрофы 1917 года. Но и в Персии было немногим спокойнее: уже началась персидская революция 1905–1911 годов. Отец Олега, Павел Георгиевич, в ту пору был вторым секретарем Русской дипломатической миссии.

1911 год стал для семьи Богоявленских роковым: Павел Георгиевич, в то время консул в городе Исфагань, был убит. Его вдова Ольга Петровна с тремя маленькими детьми (Олег был старшим) вернулась в Россию. Она поселилась в Санкт-Петербурге, где жила на пенсию, назначенную ей за мужа правительством.

В житии преподобномученика Феодора сказано, что в Петербурге его со временем отдали в ремесленное училище. Представляется всё же, что здесь вкралась какая-то ошибка: зачем мальчику из культурной дворянской семьи ремесленное училище?

Как бы то ни было, окончить училище Олег Богоявленский не успел: наступил 1917 год. Потеряв пенсию, Ольга Петровна некоторое время жила тем, что давала уроки музыки. Но после захвата власти большевиками в Петрограде начался голод, и Богоявленские лишились даже этого скромного дохода. Семью выручил брат Ольги Петровны, известный ученый-психолог, профессор Александр Петрович Нечаев, первый ректор открытого в 1918 году правительством Комуча Самарского университета (который, впрочем, уже в 1927-м советская власть закрыла из-за нехватки средств). Нечаев предложил сестре с детьми переехать в Самару. Но голод вскоре начался и там; трупы умерших целыми днями лежали на улицах, оставаясь непогребенными. Олег поступил на работу, но вскоре заболел суставным ревматизмом, и работу ему пришлось оставить. Семья жила на скудный паек, который получала Ольга Петровна, преподававшая музыку в школе.

В 1922 году семья вслед за Александром Петровичем переехала в Москву, где год спустя Олег стал студентом медицинского факультета университета. Вместе с сестрой Ольгой, впоследствии составившей его жизнеописание (видимо, легшее в основу жития), и братом Георгием он был прихожанином храма во имя Святой Троицы в Никитниках: Олег и Ольга пели на клиросе, а Георгий был чтецом и прислуживал в алтаре.

В 1926 году тяжело заболела Ольга Петровна, и Олегу пришлось оставить университет: он поступил делопроизводителем в наркомат просвещения. В 1927 году Ольга Петровна скончалась. Вскоре Олега призвали в Красную армию. Он не скрывал своей веры: приступая к трапезе, всегда молился и крестился, за что попал на гауптвахту.

Ко времени его возвращения в Москву приход Свято-Троицкой церкви распался, и Олег стал прихожанином Высоко­Петровского монастыря, что ознаменовало новый этап в его жизни.

24 ноября 1930 года Олег Богоявленский принял постриг с именем Феодор в честь преподобного Феодора Студита. 30 ноября он был рукоположен во иеродиакона.

В начале 1930-х годов Павел Корин запечатлел иеродиакона Феодора на эскизе "Молодой монах" для своего полотна "Реквием". Второе название — "Русь уходящая" — дал этой картине М. Горький. Учитывая религиозные, а точнее, антирелигиозные воззрения "буревестника революции", можно предположить, что он вкладывал в эти слова некий уничижительный смысл (хотя самого Корина поддерживал, ценя его талант).

По мнению искусствоведов, если бы Корин завершил свою картину, она могла бы стать самым значительным произведением русской живописи ХХ века. Но завершить ее он так и не смог.

Мученический путь "поборника религии" отца Феодора начался 28 марта 1933 года, когда он был арестован по доносу архимандрита Алексия (Сергиева), ранее завербованного органами. Архимандрит Алексий сообщил в ОГПУ, что при монастырском храме преподобного Сергия созданы нелегальный монастырь и духовная академия. В доносе, повлекшем за собой арест 24 монахов и мирян, он писал: "Сергиевская церковь по существу является нелегальным монастырем, где группируются контрреволюционные антисоветские элементы <…>. Контрреволюционная деятельность означенного нелегального монастыря проводилась в направлении активной борьбы с властью путем вербовки и обработки в антисоветском духе молодежи с целью создания контрреволюционных кадров тайного монашества в советских учреждениях, путем нелегальных богослужений на квартирах с целью подготовки перехода в подполье, организации нелегальной академии, организации нелегальной помощи сосланным за контрреволюционную деятельность церковникам <…>. Я участия в этой контрреволюционной деятельности не принимал, <…> в силу служебных обязанностей по монастырю пришлось быть свидетелем означенных контрреволюционных действий, о чем чистосердечно сообщаю".

1 апреля 1933 года следователь вызвал иеродиакона Феодора на допрос и предложил ему подписать протокол, составленный на основе донесений осведомителя. Ознакомившись с протоколом, отец Феодор написал: "Содержание данного протокола считаю не соответствующим действительности". Слово "не" он написал заглавными буквами и подчеркнул жирной чертой. На этом допросы закончены не были, но отец Феодор отказался давать показания, что также было отражено в следственном деле.

27 апреля 1933 года Особое совещание при Коллегии ОГПУ приговорило иеродиакона Феодора к трем годам заключения в исправительно­трудовом лагере. "Истребительно-трудовыми" назовет позднее эти лагеря Александр Солженицын в своей бессмертной книге "Архипелаг ГУЛаг". И отца Феодора от весьма вероятной гибели в них спас только Промысл Божий (неверующий сказал бы — "счастливая случайность"). 7 мая он отправился этапом в пересыльный лагерь в Новосибирске. Год спустя, в мае 1934 года, он с очередным этапом был отправлен во Владивосток, в 1-е отделение Дальлага. По прибытии на место во время посадки заключенных на пароход у него отнялись ноги, и он был избит конвоирами, пытавшимися заставить его идти. Несмотря на побои, встать он не мог, и конвоиры вызвали врача, который констатировал частичную парализацию и отметил необходимость неотложной медицинской помощи.

Узнав, что иеродиакон Феодор имеет незаконченное высшее медицинское образование, врач взял его к себе в помощники. Впоследствии отцу Феодору пришлось ассистировать более чем при ста операциях аппендицита, удалять зубы и принимать роды, так как в тех местах, кроме них двоих, другого медицинского персонала не было.

При освобождении из заключения врач дал своему помощнику характеристику, в которой отмечал его исключительную добросовестность и редкие способности к занятию медициной, и ходатайствовал о предоставлении ему возможности закончить медицинское образование.

Трудно сказать, была ли рекомендация лагерного врача настолько весомым документом, чтобы "перевесить" и судимость, и "неправильное" (дворянское) социальное происхождение. Хотя формально поражение "лишенцев" в правах было отменено рядом указов 1937 года, на практике это работало не всегда, и детям из семей дворянства и духовенства высшее образование по-прежнему нередко оказывалось недоступно (для сравнения: в Российской империи в высшее учебное заведение мог поступить, независимо от происхождения, любой человек, имеющий аттестат зрелости). И если Олег Богоявленский в начале 1920-х годов смог попасть в Московский университет, то здесь, возможно, сыграла роль протекция дяди — ученого с европейской известностью, в ту пору — востребованного "спеца".

Но в 1935 году профессор А. П. Нечаев был репрессирован: ни научные заслуги, ни европейская известность уже ничего не значили, люди становились пылинками под колесами машины тоталитарного государства.

И всё же эта характеристика давала шанс. Пусть хлипкий, ненадежный, но все-таки шанс уцелеть, стать врачом, вдобавок без всякого предательства, без отречения от веры…

Этим шансом отец Феодор не воспользовался. Он склонялся к тому, чтобы принять священнический сан. Его духовник архимандрит Никита (Курочкин), бывший насельник Зосимовой пустыни, предоставил ему самому решать этот вопрос. Тогда иеродиакон Феодор обратился за советом к сестре Ольге. Та стала молиться перед Казанской иконой Божией Матери, которой когда-то благословила их мать, и вдруг словно услышала голос: "Вземшийся за орало да не зрит вспять". Она повторила эти слова вслух. Отец Феодор внимательно выслушал их и, кротко улыбнувшись, сказал: "Спасибо тебе, одна ты меня поддержала, мне это так было нужно". Он отправился в Патриархию с прошением, в котором писал, что желает служить Святой Церкви и принять священство.

Некоторое время он служил диаконом в селе Амельфино Волоколамского района Московской области. В мае 1937 года отошел ко Господу его духовник архимандрит Никита, служивший в храме в честь иконы Божией Матери "Знамение" в селе Ивановском неподалеку от Волоколамска. Прихожане предложили отцу Феодору занять место почившего, и он согласился. Вскоре он был рукоположен во иеромонаха и самоотверженно принялся исполнять пастырские обязанности. Когда требовалось причастить больного, он в любой час и в любую погоду шел на зов. Денег за требы не брал, а если видел нищету, то сам по мере возможности старался помочь.

Шел 1937 год. В стране закрывались последние из еще уцелевших храмов. В ряде случаев перед закрытием власти выставляли настоятелю невыполнимые требования — уплатить произвольно назначенную сумму налогов. Если священник не мог заплатить, его лишали регистрации (а значит, и возможности служить) и храм закрывали. Так произошло и с иеромонахом Феодором. Он не смог уплатить налог, и храм в селе Ивановском был закрыт. Незадолго до этого был арестован настоятель расположенного неподалеку Троицкого храма в селе Язвище. Староста Троицкого храма продала корову и лошадь и уплатила налог, и отец Феодор стал служить в Троицком храме.

В декабре 1940 года налог вновь был повышен. Средств для его оплаты у священника не было, и его вызвали в суд. Перед началом судебного заседания отца Феодора пригласили в кабинет, где находились представители НКВД. Они предложили священнику стать секретным сотрудником органов.

— Мы тебе зла не желаем, — сказал один из них, — ты еще молодой, может быть, опомнишься. Дадим тебе такой хороший приход, что всегда будешь сыт. Налог с тебя будет снят вовсе. За это с тебя потребуется очень немного: подпиши вот эту бумажку, что когда будешь служить на этом приходе, то будешь держать нас в курсе дел и записывать наблюдения о своих прихожанах. Внимательно смотри, что там делается, и передавай нам.

Выслушав предложение, отец Феодор встал из-за стола и сказал: "Я не воспитан доносчиком!".

В ответ на это один из них разорвал паспорт священника и закричал: "Ах, ты отказываешься! Ну так нигде больше и никогда не будешь служить! Вон из Московской области!". И на отца Феодора посыпались угрозы, сопровождавшиеся непристойной бранью.

Спустя некоторое время ему был выдан паспорт с пометкой, запрещающей проживание в Московской области как человеку, отбывавшему срок в исправительно-трудовых лагерях. Он уехал в село Завидово Калининской области, где снял комнату. Но большей частью жил в Москве у своих духовных детей или за городом у сестры Ольги в поселке Востряково, где ей принадлежала половина дома.

После начала войны въезд в Москву и выезд из нее были крайне затруднены, везде проверялись документы, участились аресты. С большим трудом отец Феодор добрался на этот раз до дома сестры в Вострякове. Придя к ней, он сказал: "Ты знаешь, как я тебя люблю, как ты мне близка по духу и дорога! Я понимаю, какой опасности я тебя подвергаю, но все-таки, несмотря на это, прошу тебя, позволь мне пожить у тебя некоторое время, чтобы подготовиться к смерти. Я знаю, что меня скоро возьмут, и знаю, что второй раз я уже не смогу пережить то, что пережил. Можно, я поживу здесь так, чтобы об этом никто не знал, даже соседи?". — "Зачем ты меня спрашиваешь об этом, когда знаешь, что мой дом всегда является твоим домом?" — ответила Ольга. Уезжая в Москву на несколько дней, она оставляла отцу Феодору хлеб и воду, так как от всего другого он отказался, и вешала на наружную дверь замок, как если бы в доме никого не было. В тишине и уединении отец Феодор много молился, готовясь к предстоящим испытаниям и смерти. Он не ошибался: ордер на его арест был выписан 22 июня 1941 года, в день начала Великой Отечественной войны. Его обвиняли в том, что он "является одним из руководителей антисоветской подпольной организации церковников <…>, устанавливает широкие связи с антисоветски настроенными церковниками в Москве и Московской области и создает ячейки антисоветской организации под видом так называемых домашних церквей".

Пришли за ним в полночь 8 июля (перед этим была арестована навестившая его духовная дочь, у которой при обыске обнаружили билет до Вострякова). По воспоминаниям Ольги, после пятичасового обыска, перед тем как покинуть дом, отец Феодор отслужил в своей комнате молебен перед Казанской иконой Божией Матери в присутствии наблюдавших за ним из соседней комнаты сотрудников НКВД. Затем надел рясу и скуфью, хранившиеся у сестры, так как ему всё время приходилось ездить в мирском, чтобы не подвергать опасностям людей, у которых он останавливался.

Увидев это, офицер НКВД закричал: "Это что еще за маскарад?".

Отец Феодор на это спокойно и с достоинством ответил: "Это не маскарад, я счастлив, что могу, наконец, надеть одежду, мне подобающую". Затем он подошел к плачущей Ольге, поцеловал ее и сказал: "Глупенькая, ну что ты плачешь, радоваться надо, а не плакать!".

Услышав эти слова, она широко открыла глаза и увидела перед собой его лицо — светлое, совершенно преображенное, излучающее глубокий и неотмирный покой.

После заключения в Бутырскую тюрьму начались непрерывные допросы. Игумен Дамаскин приводит их протоколы:

26 июня 1943 года Особое совещание при НКВД СССР приговорило иеромонаха Феодора к пяти годам ссылки в Красноярский край. После вынесения приговора священника перевели из саратовской тюрьмы № 1 в город Балашов Саратовской области, в тюрьму № 3 для отправки в Красноярский край по этапу. Но здесь сбылось его предчувствие: этого заключения ему уже не пережить. Иеромонах Феодор скончался в тюрьме 19 июля 1943 года. Место захоронения преподобномученика неизвестно, как и места захоронения многих, многих других святых, явленных и неявленных.

Один американский православный архимандрит, посетив Россию, сказал: "Когда мы просто ходим по этой земле — мы ходим по антиминсу". Не забывать бы об этом и нам, соотечественникам святых новомучеников…", - рассказывает сайт.

Подпишитесь на телеграм-канал "ИА "Взгляд-инфо". Вне формата": заходите - будет интересно