Дмитрий Дюжев "Не могу без церкви, тянет меня туда..."

Звезда отечественной "антидури" – так, по-журналистски хлестко, окрестил его один весьма небезызвестный столичный кинокритик. Оно и понятно. После успеха "Бригады" – первого по-настоящему успешного трэш-проекта в современном российском кинопрокате, образ обаятельного отморозка и наркомана Космоса приклеился к молодому актеру Дмитрию Дюжеву мертвой хваткой. Но в конце минувшего года Дюжев удивил многих, появившись на экране в образе православного монаха отца Иова в нашумевшем фильме Павла Лунгина "Остров". Тогда-то и стало ясно: любимец миллионов российских "пацанов" и девчонок совсем не так прост, как кажется.

Свою нетрадиционную – с точки зрения многих далеких от церкви коллег по цеху – православную ориентацию Дмитрий Дюжев не выпячивает, но и не скрывает. В его поведении вы не найдете и намека на то состояние, которое в актерской среде принято называть звездной болезнью. И это – при всех неоспоримых достоинствах, как внутренних, так и внешних, о которых многие молодые люди его профессии зачастую могут только мечтать. О том, какой кровью дается ему подобное бесстрастие, Дмитрий Дюжев любезно рассказал в интервью "Взгляду-православие" во время недавних гастролей МХТ имени Чехова в Саратове.

Медвежья услуга

 – Прежде чем перейти к личным вопросам, давайте поговорим об "Острове", точнее, о той дискуссии, которая развернулась вокруг него сразу после выхода на экран. Ни для кого не секрет, что критики назвали этот фильм первым христианским кино, которое оказалось востребованным широкой аудиторией. При этом была и другая категория людей, которые при каждом удобном случае не упускали возможности пнуть картину. Кто за слабый сценарий, кто за излишний морализм, а кто и за угоду православной конъюнктуре. Как человек, знающий предмет изнутри, можете ли вы объяснить причины столь неоднозначных высказываний? 

 – Во-первых, это сценарий не Лунгина, а студента сценарного факультета. И конечно, в процессе съемок Лунгин дописывал и развивал многое из того, что в нем было написано. Это было вполне оправдано, поскольку "Остров" – это его личный поиск как художника и режиссера, а вовсе не заказ патриархии, как нравится думать некоторым.

Лунгин неоднократно подчеркивал, что делает авторское кино, которое не является узконаправленным исключительно на верующую аудиторию, а предназначено для широкого зрителя. Однако после выхода фильма в прокат на нас обрушилась такая лавина… я даже не знаю, как это назвать… поклонничества, что ли, что у многих атеистично настроенных зрителей это не могло не вызвать определенного раздражения.

Очень большую ответственность возложили на нас верующие люди. Некоторые буквально не могли прийти в себя: "Спасибо вам!" – и в ноги кланяться. Эмоции настолько зашкаливали, что мы, честно говоря, и сами немного испугались. Особенно досталось Лунгину. Ему приходилось долго защищаться и оправдываться: дескать, ребятки, подождите, это кино авторское, оно о людях, о жизни, и вовсе не претендует на лавры, которыми вы пытаетесь его увенчать.

"Остров" провозгласили первым православным кино, и это действительно звучит как заказ. Хотя с другой стороны, ничего такого уж ужасного и страшного я в этом не вижу. Напротив – подобный взгляд может стать хорошим стимулом. В том смысле,  что было бы очень неплохо, если бы православный мир как-то объединился и начал вкладывать деньги в подобные картины. Потому что современные продюсеры – это, как правило, далеко не верующие люди, и они никогда не будут снимать такое кино.

 – Жизнь православного монастыря – тема, что называется, специфическая. Трудно было погружаться в материал?

 – Я с детства бывал в разных паломнических поездках, поэтому мне было что привнести и что сказать. У каждого из нас, я имею в виду артистов, был свой опыт взаимодействия с этой проблематикой, и нам было интересно этим опытом делиться. Но поскольку все мы люди хоть и верующие, но довольно далекие от монастырского быта, Лунгин пригласил на съемки двух монахов-консультантов, которые каждый день были с нами и подсказывали, как точнее показать то, что необходимо было передать.

Запретный плод

 – А кого интереснее играть – бандита Космоса или православного монаха?

 – Мое глубокое убеждение – актер должен отвечать за свою работу, за то, что ты показываешь и делаешь. Ты не можешь сыграть роль и потом быть безнаказанным, если это было неверно. Народ тут же скажет тебе в лицо все, что он о тебе думает. Поэтому ответственность – она везде одинакова. Разница в том, что, играя криминальный образ, ты показываешь отрицательный пример с его нравоучительной историей – как все было и чем закончилось. Роль же отца Иова построена совсем по другому принципу. Хотя назвать его таким уж положительным персонажем тоже, я думаю, нельзя. Там все неоднозначно. Отец Иов – он ведь не просто там оказался.

По задумке режиссера, он из тех людей, которые принадлежали к структурам власти. Такой человек мог вполне работать в КГБ и быть засланным в общину для слежки и наблюдения. Другое дело, что в фильме это нигде напрямую не говорится. И вот этому человеку с абсолютно прагматическим умом в конце истории открывается чувство веры – такое, когда без молитвы человек не может дышать, когда он понимает, что каждый его поступок и мысль оказываются под наблюдением совсем иных инстанций…

 – Тем не менее, отца Иова понимают очень немногие люди, в то время как Космоса знают все. Как вы думаете, почему отрицательные персонажи оказываются живучее самых положительных героев?

 – Потому что нам всем интересно то, что запрещено. А самое смешное – это то, над чем нельзя смеяться. Например, когда человек спотыкается и падает или оговаривается. Нам неудобно, но так смешно. Эта привычка смеяться над чем-то запретным идет еще от скоморохов.

 – А у вас есть темы, над которыми вы никогда не будете смеяться?

 – Нет, у меня нет каких-то запретов на эту тему.

Не шоколадный Мамонов

 – Хочется спросить о Петре Мамонове. То, чем он раньше занимался – его музыка, его литературно-театральные экзерсисы вроде "Шоколадного Пушкина" – все это по духу было весьма далеко от православия, согласитесь. И вдруг – такое преображение. Что произошло?

 – Не знаю, что произошло, но сейчас это глубоко верующий человек. На протяжении всех съемок он пребывал в постоянном молитвенном подвиге.

В любой перерыв уходил с монахами молиться. Потом мы ездили с ним представлять картину на Север, и он все время был в наушниках с плеером. Я думаю, что же он такое слушает? Оказалось –  Иоанн Крестьянкин, проповедь. То есть он постоянно находился в этом состоянии – в ощущении и понимании того, о чем мы снимаем кино.

 – Считается, что актерская профессия связана со множеством соблазнов. Вам как человеку верующему часто приходится с этим сталкиваться?

 –  Соблазны есть в любой профессии. Везде есть и карьерный рост, и чинопочитание, и так далее. Отличие нашей профессии в том, что все мы работаем на большую аудиторию. В итоге, где бы ты не появлялся, тебя принимают как давно знакомого человека. Это балует, привыкаешь к постоянному вниманию, к тому, что при любой твоей нужде люди всегда готовы помочь. И ловишь себя на том, что трудно быть простым человеком, то есть больше думать об окружающих, нежели о самом себе. Так что определенное развращение, конечно, есть.

 – Значит, испытание славой вы еще не прошли?

 – По-разному бывало. Было время, когда мне казалось, что все позволено, что этот мир уже твой, все двери открыты. Но потом ты понимаешь, что нужно быть простым человеком и в очередь вставать вместе со всеми.

 – А что для вас стало толчком для такого понимания?

 – Не вспомню сейчас. Главное, что для человека верующего самое важное – не терять ощущение своей причастности к вере. Так трудно бывает набрать вот это горячее ощущение молитвы. Трудно и долго. Не то холодное ощущение, когда ты подходишь к иконе и видишь стекло. Или подходишь к алтарю и видишь просто деревянные двери. Это первое ощущение, первое знакомство, и оно тебе ни о чем не скажет.

И вот когда ты трудом, старанием своим, гусиной своей кожей пытаешься почувствовать, открыть свое сердце, тогда эта доска превратится в икону, а стекло станет невидимым окном в мир того святого человека, который изображен на иконе и чье присутствие ты начинаешь ощущать. Вот в чем чудо веры. А верующие люди – они же объединены как раз тем, что один раз увидели и почувствовали это. Почему верующие и неверующие часто не понимают друг друга? Потому что одни приходят и сразу чувствуют, и видят этот свет в лампадках, эти образы, они их греют. Приходят в храм, потому что без храма, без этих стен невозможно жить. Когда ты входишь туда, ты приходишь в гости к ним ко всем.

 Завтра может и не быть

 – Вы можете назвать себя воцерковленным человеком?

 – Да, наверное, да. По крайней мере, мне необходимо это. Иногда долго не бываю в церкви – гастроли-съемки, гастроли-съемки, но все равно не могу, тянет меня туда.

Но бывают моменты, когда ты забываешь, не успеваешь, какие-то принимаешь решения, как-то на скорую руку, думаешь о деньгах, а не о том, что должно тебя заботить – не о прощении твоих грехов, а о том, что будет завтра. Да завтра может и не быть!!! Мы забываем иногда, что есть сегодня, только сегодня. Только бы не умереть сейчас, потому что иначе сразу попадешь в ад  – если только это произойдет не сразу после причастия.

И вот ты планируешь что-то, суетишься, а тебе говорят: хм, смотри-ка, какой ты смешной, парень! Что ты хочешь сказать, что ты сам все это делаешь?  Не зря говорят:  хочешь рассмешить Бога, расскажи Ему о своих планах. И вдруг понимаешь, какой же ты дурак, и говоришь: ой, Господи, прости, как дашь, так и хорошо, пусть все так и будет. И смотришь – шаг за шагом все как-то начинает налаживаться.

 – А как ваши друзья и коллеги по цеху относятся к такому вашему настрою?

 – У меня нет ни одного знакомого, который был бы категорически против. Наоборот, в этом есть какой-то момент примера. Часто люди сами тянутся к верующему человеку. Особенно когда видят, что можно заниматься актерской профессией, играть в комедиях и при этом оставаться человеком тонко настроенным, старающимся думать не только о себе, но и об окружающих.

 – Кто из ныне живущих людей – политиков, артистов, священников – является для вас духовным авторитетом? С чьим мнением вы считаетесь?

 – У меня есть духовник, мы нечасто общаемся, но зато долго и подробно.

Из коллег я уважаю мнение Никиты Сергеевича Михалкова, Ирины Петровны Купченко, с которой я  играю в спектакле "Свободная любовь".

Есть, есть коллеги, с которыми мы общаемся и сходимся в этом мировоззрении. Есть и люди, не нашей профессии, с которыми мы тоже близки и сразу понимаем, о чем речь, и радуемся этому. Ведь и в монастыре, в этом окружении духовных отцов, мощей, образов всегда есть какое-то спокойствие и ощущение, что все  понятно. Бывает трудно, конечно, когда ты выходишь на улицу, а там все меняется, все время какие-то искушения, что-то новое, кто-то влюбляется, кто-то расходится, кто-то ссорится, кто-то мирится. Хотя, конечно, и там все существует, и в "Острове" мы это показали – и ревнуют люди, и завидуют…

 – Хотела спросить, о чем вы мечтаете, но вспомнила, что с точки зрения веры это привычка не из разряда полезных. Сформулирую вопрос по-другому: чего бы вы хотели для себя? Есть ли у вас какая-то заветная цель, которую вы непременно стремитесь достичь?

 – Заветная цель есть, и не одна, но я вам о них, наверное, не буду рассказывать, хорошо? Могу лишь сказать, что раньше мои желания были вполне отрешенными. Я меньше был связан с бытом, с необходимостью что-то в этом плане решать, предпринимать. Сейчас появилась определенная ответственность, а с ней и вполне приземленные мечты. Я понял, что семейное положение придает жизни такое очень конкретное направление – в хорошем смысле этого слова.

 – Ага! Так вы жениться успели?

 – Нет, еще не успел.

 – Но собираетесь?

 – Ну… (пауза) как Бог даст…

Елена Балаян

Подпишитесь на наши каналы в Telegram и Яндекс.Дзен: заходите - будет интересно