Архитектор Саратова. Часть II

На прошлой неделе мы начали публикацию мемуаров профессора Российской академии музыки имени Гнесиных Марины Дроздовой, внучатой племянницы знаменитого саратовского архитектора Семена Акимовича Каллистратова. Сегодня "Взгляд-онлайн" предлагает вашему вниманию вторую часть ее личных воспоминаний в нашей  новой рубрике "Мемуары".

Воспоминания Марины ДРОЗДОВОЙ

Часть 2.

…Но пока – слава Богу! – все были живы, и мы все очень часто встречались. Самой большой радостью для меня было, когда мама говорила: "Сегодня вечером пойдем к дяде Сене". Мы жили в одном из уютных арбатских переулков, рядом с музеем А.Н. Скрябина. Его название – Малый Николопесковский – напоминало о недавно снесенном храме Николы на Песках. Дядя Сеня жил в районе Тверской, в переулке с удивительно красивым, звучавшим для меня сказочно именем – Старопименовский. Для маленькой девочки это название, особенно имя Пимен, было естественно и прочно связано с образом самого дяди Сени. В моих глазах он был несомненно старым человеком. Ощущение преклонного возраста усиливала неизменная бородка клинышком и непременная трость с набалдашником.

Надо заметить, что ходили мы всегда только пешком. Путь неблизкий, но более прямой, чем на троллейбусах с несколькими пересадками. Шли по Молчановке, затем пресекали Поварскую, Большую Никитскую, переулками выходили на Тверскую, а там уж – рукой подать.

В квартире у дяди Сени было очень интересно. На стенах висели картины знаменитых русских художников: Айвазовского, Боголюбова, братьев Бенуа. Над большим письменным столом, в огромной резной позолоченной раме красовался морской пейзаж с купальщицами кисти Калмыкова. А на самом столе, сбоку, всегда привлекала мое внимание необычайно живая сценка: отлитая в бронзе фигура запорожца в папахе, седлающего стройного, удивительно красивого коня. Это – одна из характерных работ Евгения Лансере. На рояле стояла изумительная мраморная скульптура Кановы: уменьшенная авторская копия "Амур и Психея". Книжные шкафы, построенные по проекту дяди Сени специально для этой квартиры, полны интереснейших книг.

Дяде Сене всегда было чем меня занять. Я с нетерпением ждала, когда он будет читать мне вслух. Обычно это была русская классика, доступные моему возрасту страницы из Некрасова, Тургенева, Пушкина. Читал он мастерски, по-актерски красочно. Любил декламировать стихи наизусть. Очень часто я рисовала под его руководством. Этому занятию мы предавались и впоследствии. Сам весьма неплохо владевший карандашом и акварелью, дядя Сеня старался привить мне элементарные представления о пространстве, перспективе, колорите, учил видеть натуру… Я не обладала способностями к рисованию, но по-детски старательно и наивно выполняла его задания.

Началась Великая Отечественная война. Мы оставались в Москве, несмотря на то, что по линии Союза композиторов папе предлагали эвакуировать семью. Жизнь показала, что в нашем случае это было правильное решение: мы избежали и неминуемых дорожных невзгод, и трудностей неустроенной жизни на чужбине. Мы не голодали: у папы были хорошие продуктовые карточки, а кроме того, мы по воскресеньям могли ходить в столовую Союза композиторов и ресторан Дома ученых, где очень вкусно кормили. А дядя Сеня, человек очень практичный, всегда имел запасы продовольствия. Мама рассказывала, что в голодные послереволюционные годы он умудрялся запасаться в достаточном количестве и крупой, и мукой, и сахаром, сохраняя их в тайниках (излишки тогда изымались): в полых простенках между окнами и в больших красивых тумбах, на которых стояли скульптуры. Эти тумбы переехали из Саратова в Москву и существуют по сей день.

В какой-то момент в нашем доме на Арбате перестали топить, и мы с мамой переехали на Старопименовский к дяде Сене. Чуть позже и там отключили отопление, но предоставили возможность пользоваться однокомнатной квартирой в соседнем отапливаемом доме. Семья, жившая там, как раз была в эвакуации. Но весной мы вновь возвращались к дяде Сене и жили там до осени. Хорошо помню вечерние вражеские налеты. По радио объявляли воздушную тревогу, раздавалась громкая сирена. Не припомню, чтобы мы когда-нибудь ходили в бомбоубежище. Окна занавешивали плотными шторами, чтобы ни один луч света не проникал наружу. По двору ходил дворник Карапет и, заметив у кого-нибудь свет, громко кричал: "Третья квартира, гасите свет!"

В эти годы моего раннего, военного детства я меньше всего помню мою кузину Наталью. Какое-то время она жила отдельно, в комнате на Моховой, и лишь изредка навещала нас. Позднее она переехала на Старопименовский. Но и тогда видели мы ее нечасто, так как она на несколько месяцев, а то и на полгода уезжала в командировки. Кроме того, у нее был свой круг молодых друзей, с которыми она проводила досуг и которых дядя Сеня не склонен был видеть в своем доме.

Наташа пошла по стопам отца, став видным инженером-конструктором, возглавляла отдел в какой-то крупной проектной организации. Дома мама и дядя Сеня постоянно взволнованно и заинтересованно говорили о том, что вот Наташа сейчас в Сталинграде, только что освобожденном от немцев, принимает участие в восстановлении стертого с лица земли города. Связь тогда была плохая, и мы с нетерпением и тревогой ждали хоть каких-то известий от нее или о ней. Потом, уже после войны, Наташа надолго уезжала на Дальний Восток. Там их организация строила порт в Находке.

Несмотря на то, что наши связи с Натальей никогда не прекращались, глубокой духовной общности между нами не было. Наши жизненные интересы далеко не всегда пересекались.

Она, как и Николай, с детских лет очень любила маму, называла ее Софика. В трудные минуты, когда мама хворала, нуждалась в уходе, Наташа брала ее на недельку-другую к себе. С отцом отношения были непростые. Не отличаясь кротостью, она тем не менее терпеливо сносила все его "воспитательные" акции, не менявшиеся в течение всей жизни, даже в последние годы. И всегда была рядом.

Получив в детстве прекрасное домашнее воспитание с гувернантками, Наталья хорошо владела иностранными языками. До конца дней читала и по-английски, и по-немецки, меньше – по-французски. Поражала нас, декламируя наизусть целые страницы из Оскара Уайльда, стихи Гейне и Бодлера.

Между собой мы – любя, с легким юмором – называли ее скупой. Попросить у нее, например, какую-нибудь мелочь на память – старую чашечку или книгу – было совершенно бесполезно. У себя дома, окруженная картинами, скульптурами, она ела и пила из какой-то совершенно невзрачной посуды, могла штопать пришедшую в негодность скатерть и т.п. Но эта "скупость" помогла сохранить практически в неприкосновенности абсолютно все, что вывез дядя Сеня при переезде из Саратова в Москву. В сундуках и шкафах, тщательно завернутая в бумаги и старые ткани, скрывалась столовая и чайная посуда; в мешках, пересыпанных нафталином, ждали своего часа костюм, фрак и цилиндр дяди Сени… И еще много всякой всячины. Она сохранила все, не продав в трудные времена ни единой нитки, ни единой безделушки. Это даже не приходило ей в голову.

…Но вернемся вновь во времена моего детства, в квартиру на Старопименовском.

Я знала, что в книжном шкафу, в высоких жестяных банках, стоявших за большущими томами Шекспира и Пушкина в издании Брокгауза и Ефрона, было удивительное по тем временам лакомство – ароматный мед! Дядя Сеня разрешал иногда брать его к чаю. В связи с этим медом вспоминаю свой ужасный проступок. Мне было не более шести лет. У меня были друзья во дворе, брат и сестра, чуть моложе меня, дети дворника, жившего в подвале. Я очень их любила, мы постоянно гуляли вместе, играли. На правах старшей я опекала их, образовывала, воспитывала – это тоже была для меня своего рода игра. Однажды я пригласила их в гости. Почему-то никого не было дома. Как гостеприимная хозяйка я решила угостить их медом! Достала жестяную банку, блюдечки, ложечки, может быть, и хлеб, – и мы стали пировать, мои маленькие друзья уплетали за обе щеки. Съели, очевидно, немало. Урон сладким запасам был нанесен серьезный. Почему-то мне казалось, что это можно будет скрыть от мамы и дяди Сени. Я даже до сих пор помню эту внутреннюю детскую уверенность, что никто ничего не заметит. (Обычно за мной не водились подобные поступки.) Но обман, к моему стыду и ужасу, был без труда раскрыт. Конечно, последовало серьезное наказание, я проливала горючие слезы, обещая никогда больше так не поступать, просила прощения…

(Продолжение следует. Первая часть мемуаров  опубликована 12.11.13)

Подпишитесь на наши каналы в Telegram и Яндекс.Дзен: заходите - будет интересно