«НЕ СООБРАЗУЙТЕСЬ С ВЕКОМ СИМ...»

Двенадцатилетний школяр, которого только что приняли в пионеры, распираемый радостью и гордыней, приходит домой. Первый человек, которого он встречает, – бабушка, готовая поздравить внука с непонятным для нее, но дорогим для него торжеством.
Но пионер уклоняется от объятий и высокомерно объявляет:
– Бабушка, а ты знаешь – Бога нет!
– Вот, беда-то какая, так уж и нет?
– Совсем нет!
– Как же, и души нет?
– И души нет!
– Батюшки, и ты не дышишь?
– И не дышу!
Мне кажется, ситуацию, в которую попал журналист, очень верно подметил Александр Сергеевич Пушкин, закончивший одно из своих стихотворений словами: «Ах, обмануть меня нетрудно, // Я сам обманываться рад!».

Церковь несовременна и говорит на мертвом языке? Нет ли в этом утверждении некоторого лукавства? Некоторого передергивания карт, нехитрого приема, позволяющего выдать желаемое за действительное? Полноте, да вы просто не хотите слышать голоса Церкви, который обращается к вам на самом живом, современном русском языке.
Не будем пока говорить о богослужении, которое действительно совершается на церковно-славянском. Но зайдите в любую церковную лавку… 90 процентов книг, которые вы там найдете, изданы на самом современном русском. Не говоря уже о периодике, сотнях православных журналов, газет, и все на русском. Зайдите в Интернет, и вы обнаружите сотни епархиальных и приходских сайтов, живых, регулярно обновляемых, с самым современным дизайном и опять на живом русском наречии.
Сейчас православного священника нередко можно встретить и в школе, и в вузе, и на телевидении, и в воинской части, и в тюрьме. Придет ли кому-нибудь из нас в голову изъясняться с аудиторией исключительно при помощи лексики «непщуя вознепщевах» и «дондеже есмь»?
Вот в ноябре в шестой уже раз проходили в Саратове Пименовские чтения. Форум вполне церковный, хотя среди его участников священников было куда меньше, чем профессоров наших саратовских вузов. И, разумеется, ни одного доклада на церковно-славянском, все по-русски.
Зайдите в любой православный храм. Священник разговаривает с прихожанами по-русски, проповедует по-русски, проводит занятия в воскресной школе на русском языке.
Батюшка жалуется, что к нему никто не ходит, потому что ему не позволяют служить на современном языке? А почему к другому ходят? А не пробовал ли этот батюшка, в котором я узнаю кое-кого из наших непробиваемо ленивых и нелюбопытных семинаристов, проповедовать так, чтобы захотелось снова придти в этот храм? Уж проповедовать на русском ему никто не запретит. Так же, как проводить после окончания службы беседы с прихожанами или завести в своем приходе воскресную школу….
Теперь о богослужении. Вот начинается Литургия. Звучит первый антифон: «Благослови, душе моя, Господа, и вся внутренняя моя Имя Святое Его…» Что тут непонятного? Все понятно, красиво, возвышенно. Попробуем представить, как бы это звучало на русском: «…и вся внутренность моя…». Какая внутренность? Кишки, что ли, какие?
Один профессор-филолог, специализирующийся в области лексики современных субкультур, «перевел» «Евгения Онегина» на тюремный жаргон. Такая вот постмодернистская затея. Означает ли это, что ветераны наших пенитенциарных учреждений приобрели вкус к классике? Что, оставив отмычки, фомки и прочие спецприспособления, они засели за изучение нашей великой литературы? Ответ, я думаю, очевиден.
Так вот, для меня столь же очевидно, что перевод православного богослужения на русский язык не только не облегчит вхождение наших современников в Церковь, но еще более затруднит. Дело в том, что церковно-славянский язык создавался как язык богослужения. Как язык литературный и богослужебный, он очень заметно отличается от разговорного старославянского языка. И в первую очередь своими выразительными средствами!
Возможно, православное богослужение, так, как оно сейчас совершается, до конца непонятно даже постоянным прихожанам наших храмов. Каждый, кто изучал иностранный язык, знает: текст, понятный при чтении, не всегда понятен на слух. Но дело в том, что богослужение и не должно быть дословно понятным! Вот, приходя в храм, мы зажигаем свечу. Зачем? Чтобы осветить икону? Но наши храмы давно оснащены электричеством. Чтобы совершить некое жертвоприношение? Но христианство далеко ушло от языческих и ветхозаветных представлений о жертве. Мы интуитивно чувствуем, что горящая свеча каким-то образом связана с нашей молитвой. И это действительно так. Очень часто наша молитва не может быть выражена только в словах. Мы не можем ни на одном человеческом языке точно и полно выразить состояние нашей души и наше отношение к Богу. И символом этого невыразимого в словах чувства становится живое, колеблющееся пламя церковной свечи.
Точно так же не до конца воспринимаемое чтение и пение в храме оставляет место для личной молитвы. Молящийся не порабощен звучащим текстом. Он опирается на знакомые имена: «Господи Иисусе Христе Боже наш…», «Пресвятая Богородице, спаси нас…», которые не позволяют его уму рассеяться и уйти слишком далеко; он понимает Евангелие, ектенью, постоянно звучащие песнопения. Вместе со всей Церковью он молится: «Господи помилуй!», и это прошение наполняется тысячекратной силой. А там, где наступает непонимание, где звучит это самое «непщуя вознепщевах», появляется возможность ввести в общее богослужение свою личную молитву.
Церковь несовременна? В определенном смысле – да. Причем не только сейчас, в начале XXI столетия, но несовременна всегда. Но в этом состоит не недостаток, а напротив, достоинство Церкви. Вспомним слова апостола Павла, обращенные к христианам столицы Римской империи: «умоляю вас, братия, милосердием Божиим… не сообразуйтесь с веком сим, но преобразуйтесь обновлением ума вашего, чтобы вам познавать, что есть воля Божия, благая, угодная и совершенная» (Рим.12, 1–2).
Христианская Церковь была несовременна в Римской империи, потому что не разделяла известного лозунга «Хлеба и зрелищ!», не одобряла увлечения гладиаторскими боями, жестокости рабовладения и разрушительного сластолюбия римской знати. Церковь оставалась несовременной и в средневековой Руси, не соглашаясь с междоусобными войнами удельных князей, предательством национальных интересов, доносами в Орду. Церковь была несовременна в эпоху прорубания окна в Европу, когда увлечение западной цивилизацией оборачивалось подавлением своей собственной православной культуры. Церковь оставалась несовременной в блистательный век Екатерины Великой и Александра Благословенного с поголовным увлечением высшего общества масонством и вольтерьянством. И уж конечно, Церковь была ужасающе несовременной в эпоху Советской власти, этого нового средневековья с пыточным следствием и тотальным преследованием всякого инакомыслия.
Церковь и сейчас остается несовременной. Она не может согласиться с тем, что смыслом жизни наших соотечественников становится так называемый жизненный успех, что традиционные устои семейной жизни сменяются безответственными отношениями, лицемерно называемыми «гражданским браком», что представление о качестве жизни сводится к идеалу все более глобального и утонченного потребления.
Россия пока еще называет себя православной страной, но жизнь в ней в сущности все меньше отличается от Запада, который уверенно называет себя постхристианским.
И в этих условиях «несовременная» Православная Церковь неустанно, с использованием всех современных средств коммуникации, на самом современном языке напоминает «городу и миру» об одной простой истине: «какая польза человеку, если он приобретет весь мир, а душе своей повредит?» (Мф. 16, 26).

Священник
Михаил ВОРОБЬЕВ
Фото
Ивана ПРИВАЛОВА

Подпишитесь на наши каналы в Telegram и Яндекс.Дзен: заходите - будет интересно